Надгробный памятник архитектуры

То, что новый Военторг не соответствует тому, который был снесен в 2003 году,— тривиальная истина факта. Тут не о чем рассуждать — это другое здание. Оно в шесть раз больше. Оно построено в другом материале: старый Военторг был штукатурный, нынешний из полированного гранита, который трудно отличить от пластика. Оно другой формы. Изменен ключевой элемент — угловая башня, она была прямоугольная с длинными тягами и трехчастным делением окон, а стала скругленная с куполом. Исчезли эркеры, исчезли поэтажные членения. Вообще все черты, делавшие это здание памятником "венского" модерна начала ХХ века, тщательно убраны, и во всех деталях, членениях и пропорциях это характерный офисно-торговый центр лужковского стиля.

Это прискорбно и отвратительно. Но остается вопросом, отнеслись бы эксперты к этому зданию как к менее прискорбному и отвратительному, если бы оно было построено точно по чертежам Сергея Залесского 1911 года. Ведь это все равно была бы фальшивка, а чем фальшивка ближе к подлиннику, тем она преступнее. Фальшивые здания — то же, что и фальшивые деньги. С того момента, как со здания сняты леса, они выпущены в оборот, уже стоят и обманывают людей, делают вид, что они подлинники, хотя сами — фальшивки. Но, согласитесь, фальшивомонетчик, нарисовавший сто долларов по своему вкусу, так, как ему кажется правильнее и симпатичнее,— существо даже трогательное в своей наивной беспомощности по сравнению с холодным циником, рисующим купюру так, что ее не отличишь без детектора.

С трагическим видом эксперты сетуют, что вот, мы же предупреждали, мы же советовали, надо было не выдвигать вперед мансарды, нельзя использовать полированный гранит, надо было сохранять пропорции. Но нас не послушали, и посмотрите, какой неудовлетворительный результат. Эксперты в этой ситуации больше напоминают старых респектабельных фальшивомонетчиков, которым достался редкостный придурок-ученик. Он с энтузиазмом порет какую-то отсебятину, вместо того чтобы копировать, чего показали. Поразительно, что с этой своей крайне экзотической бедой охранники выходят к обществу и на полном серьезе требуют сочувствия — нет, ну вы посмотрите на этого оболтуса, ну он же вообще ничего не понимает. Пропорции перепутал, материал перепутал, форму башни перепутал — ну что же с таким делать, граждане? Можно сделать фармазона из такого феноменального кретина? Помогите, граждане!

Кто же этот художник? С одной стороны — это архитектор Владимир Колосницын, известный своим зданием ресторана поперек Чистых прудов. С другой стороны, московская власть воспринимает архитектора как существо, способное более или менее плохо нарисовать пути канализационных труб, электрических подводок, вентиляционных коробов и обеспечить потребное количество квадратных метров. За художественный облик она отвечает сама, сама говорит, чего рисовать, сама принимает нарисованное, сама подписывает, сама выпускает постановление правительства с проектом в виде приложения. Так что мэрия и Владимир Колосницын тут как минимум выступают как соавторы, навроде Кукрыниксов.

Когда сносили Военторг, и Михаил Швыдкой, тогда министр культуры, послал телеграмму президенту Путину с просьбой остановить акт вандализма, московское правительство как-то всполошилось и предприняло попытки примириться с общественностью. Я думаю, тогда ситуация была нервная, попытки были разнонаправленные и малоосмысленные, в общей кутерьме кто-то посоветовал Владимиру Ресину пригласить даже меня, что уж ни в какие ворота не лезет. И Владимир Иосифович сказал мне за чаем: "Я тебе обещаю, Григорий, будет Военторг точно такой, какой был! Мое тебе слово!" И вот я теперь пытаюсь понять, как мне быть с этим словом? Слово Ресина на инвестиционном рынке — серьезный актив, $5-7 млн как минимум, не хотелось профукать его вовсе попусту. Он в самом деле считает, что это такой Военторг, который был?

Нет, вообще-то я и не допускаю мысли, что Владимир Иосифович обманул. Не такой это человек. Я поэтому считаю, что он искренне не видит различий между старым Военторгом и новым, то есть видит, но полагает их несущественными. Ну как если дом, скажем, перекрасят или сделают ему новую дверь — разница, конечно, есть, но ведь никто не скажет, что это другой дом? Так и тут — ну поменяли, что надо, но дом-то тот же самый.

Мне это представляется страшно важным. Нет сомнения, что и Юрий Лужков, и Владимир Ресин, и вообще вся верхушка московской власти принадлежат к героическому поколению 1990-х годов. Это весьма специфическое поколение, которое можно встретить в любой области власти или бизнеса. Ему присуще несколько важных черт. Во-первых, авантюризм. Они искренне уверены, что нет ничего невозможного, что любые запреты, существующие в обществе,— это хлам, инерция, и их как минимум стоит попробовать на устойчивость: выстоят, значит, правильные, рухнут, значит, фуфло. Во-вторых, недоверие к любым авторитетам. Они готовы слушать, но всегда думают, что их хотят надуть, запудрить мозги, навязать бессмысленные траты, и поэтому надо все решать самому. Инструментом решения является интуиция, внутреннее ощущение, что вот этот эксперт вот здесь врет, вот тут пытается выгадать, вот тут украсть. И наконец, известный романтизм. Они могут изводить миллиарды долларов на совершенно идеалистические цели вроде восстановления храма Христа Спасителя, их интересуют не столько деньги, сколько возможность с помощью этих денег менять мир.

Так вот, эти люди в итоге конструктивно отнеслись к проблеме реконструкции и реставрации. Они согласились с тем, что прошлое — это важно, и разрушать его не надо. Они согласились с тем, что старыми зданиями нужно гордиться. Но при этом сочли, что все требования о сохранении материальных остатков памятника, о точном следовании методикам научной реставрации, о соблюдении закона об охране памятников — это попытка их развести, вытянуть у них деньги на каких-то реставраторов и ученых, и вот это — нет, лохами тут никто не будет. Они придумали свое, интуитивное ощущение реконструкции, где критерием правильности является, во-первых, общее сходство с прототипом, во-вторых, финансовая успешность реконструкции (больше метров), в-третьих — чтобы выглядело богато. И именно с этими критериями реконструируется сегодня вся историческая Москва.

Военторг — крайний случай, здесь степень отклонения от оригинала настолько сильна, что заметна сегодня и почти всем. Но с его помощью можно понять, насколько сильно привкус лужковских реконструкций будет ощутим во всех зданиях, до которых они дотянулись. По опросам "Ъ", в июне этого года эксперты назвали Военторг главной утратой 1990-х годов. Я думаю, что это здание теперь должно стать главным камертоном лужковского вкуса. Если вы чувствуете, что с историческим зданием что-то не то, пойдите к Военторгу, и вы поймете, что именно.

Но есть еще один изумительный аспект, о котором нельзя не сказать. Когда Военторг сносили, его достаточно сложно снимали с охраны (он имел статус нововыявленного памятника архитектуры). Были приглашены эксперты (свои, московские), был составлен паспорт памятника, и там как-то так получилось, что предметом охраны не являются фундамент и несущие конструкции, а только элементы декора на фасаде. Эти элементы — рыцари при входе — восстановлены в новом сооружении. То есть по закону этот памятник в результате достаточно сложных манипуляций — экспертных заключений, согласований, заседаний советов с протоколами и т.д. — восстановлен правильно. Я сейчас не хочу обсуждать качество этих законных процедур, в результате которых требуется признать, что вот это вот, что стоит на Воздвиженке,— тот самый исторический памятник, восстановленный в строгом соответствии с процедурами. Очевидно, что если по закону черное надо признать белым, это не проблема черного и белого, а проблема закона, точнее уважения к нему. Здесь интереснее другое — кого здесь хотят убедить?

Понимаете, тут действует какая-то поразительная логика, которая вновь заставляет вспомнить об успешных бизнесменах 90-х годов. Что бы они ни делали, они при этом стараются обезопаситься от возможных преследований, обкладываются справочками, заключениями, экспертными решениями и протоколами заседаний акционеров, чтобы, когда за ними придут, адвокатам было с чем работать. И вот я никак не могу понять, кого ждет московская мэрия. Кто к ним придет? Для кого они собирают эти бумажки, доказывающие, что по закону перед нами тот же Военторг, который был? Для себя? Для нас? Для истории?