Камергерский переулок, д. 4. Гостиница «Шевалье»

В конце XVII века здесь располагался двор князя-кесаря Федора Ромодановского, что был похоронен по соседству, на кладбище Георгиевского монастыря. Потомок Рюрика, дядька (то есть воспитатель) Петра Великого, доверенное лицо императора, фактический правитель Москвы, генералиссимус. Известно, что его собственные хоромы находились на Моховой, близ Боровицких ворот, рядом с усадьбами коллег Зотова и Меншикова. Этот двор, видимо, был второстепенным владением, тем не менее снимем шляпы: Ромодановский — исключительно важная фигура русской истории. Потом владение перешло к князю С.Н. Трубецкому, уже после войны 1812 года — к купцу Ипполиту Шевалье, а затем — к Марселине Шевалье. Дома, что были на участке, сильно погорели, поэтому в 1830-х на основе главного дома усадьбы строится новое здание — для роскошной гостиницы и ресторана. В январе 1859-го именно сюда приезжает французский поэт Теофиль Готье.

«Вскоре я прибыл в гостиницу, где в большом, мощенном деревом дворе под навесами стояла самая разнообразная каретная техника: сани, тройки, тарантасы, дрожки, кибитки, почтовые кареты, ландо, шарабаны, летние и зимние кареты, ибо в России никто не ходит, и, если слуга посылается за папиросами, он берет сани, чтобы проехать ту сотню шагов, которая отделяет дом от табачной лавки. Мне дали комнаты, уставленные роскошной мебелью, с зеркалами, с обоями в крупных узорах наподобие больших парижских гостиниц. Ни малейшей черточки местного колорита, зато всевозможные красоты современного комфорта. Как бы ни были вы романтичны, вы легко поддаетесь удобствам: цивилизация покоряет самые бунтующие против ее изнеживающего влияния натуры. Из типично русского был лишь диван, обитый зеленой кожей, на котором так сладко спать, свернувшись калачиком под шубой».

Лев Толстой в «Декабристах», которых он начал писать в 1856 году, называет гостиницу Шевалье лучшей московской. Впрочем, он вообще уделяет ей в романе столько внимания, что сейчас его, пожалуй, заподозрили бы в продактплейсменте.

«Вы меня спрашивали, сказал хозяин строго
и, в доказательство своего, ежели не презрения, то равнодушия, достал медленно
свой платок, медленно развернул и медленно высморкался.
Да, мой любезный друг, сказал Петр
Иванович, наступая на него, вот, видите ли, мы сами не знаем, сколько здесь
пробудем, я и жена моя… И Петр Иваныч, имевший слабость в каждом человеке
видеть ближнего, начал рассказывать свои обстоятельства и планы.
Г-н Chevalier Chevalier не разделял такого взгляда на
людей и не интересовался сведениями, сообщенными Петром Иванычем; но хороший
французский язык, которым говорил Петр Иваныч (французский язык, как известно,
есть нечто вроде чина в России), и барские приемы заставили его повысить
несколько мнение о новоприезжих.
– Чем могу я служить вам? – спросил он.
Вопрос этот не затруднил Петра Иваныча. Он выразил желанье иметь комнаты, чай, самовар, ужин, обед, пищу для прислуги – одним словом, те вещи, для которых и существуют гостиницы, и когда г-н Chevalier, удивленный невинностью старичка, полагавшего, должно быть, что он
находится в Трухменской степи, или полагавшего, что все эти вещи ему будут
отпускаться даром, объявил, что все это можно иметь, Петр Иваныч пришел в
восторженное состояние».

Надо заметить, что и сам Лев Николаевич останавливался в гостинице, впрочем, как и Некрасов, Пущин, Фет, Григорович. Вот Афанасий Афанасьевич в 1862-м пишет: «С восторгом узнал, что Лев Николаевич с женой в Москве и остановились в гостинице «Шевалье»... Несколько раз мне, при проездках верхом по Газетному переулку, удавалось посылать в окно поклоны дорогой мне чете».

А Теофиль Готье, перед тем как отправиться на прогулку для осмотра достопримечательностей Кремля, поражается: «… я подумал, что неплохо было бы позавтракать заранее, чтобы голод не отвлекал меня потом от созерцания города и не принудил возвратиться в гостиницу из недр каких-нибудь фантастически удаленных от нее кварталов. Мне подали еду в устроенном, как зимний сад, и уставленном экзотическими растениями зале с окнами.

Довольно странное ощущение — откушать в Москве в разгар зимы бифштекс с печеным картофелем в миниатюрной чаще леса. Официант, ожидавший моих заказов, стоя в нескольких шагах от столика, хоть и был одет в черный костюм и белый галстук, но цвет его лица был желт, скулы выдавались, маленький приплюснутый нос тоже обнаруживал его монгольское происхождение, напоминавшее мне о том, что, несмотря на свой вид официанта из английского кафе, он, вероятно, родился вблизи границ Китая».

Ресторан «Шевалье», состоявший из залы, двух небольших комнат и зимнего сада, был невероятно популярен. Здесь можно было заказать своеобразное комплексное меню «готовый ужин, состоящий из чашки бульону и трех блюд». Его, кстати, упоминает мельком и А. Н. Островский. Герой пьесы «Не сошлись характерами» жалуется: «Ну, вот я теперь и задолжал всем: и извозчику, и портному, и Шевалье. Наши все ходят к Шевалье, и правоведы... Не могу же я, в самом деле, пироги с луком есть, а там еще нужно экзамен держать в каком-то уездном училище». Ну да, чай, не «в Трухменской степи».

Из-за ресторана, в 1855 году, в гостинице на некоторое время остановился уже тяжело больной Николай Алексеевич Некрасов. Медики посоветовали ему пройти курс лечения минеральной водой, которая производилась на одном из московских предприятий и подавалась в ресторане «Шевалье». Отсюда же Н.А. Некрасов перебрался на дачу в Петровском парке, нанятую врачом Василием Петровичем Боткиным, который навещал поэта в одном из лучших номеров гостиницы.

Одним из постоянных ресторанных посетителей слыл Петр Яковлевич Чаадаев, который обедал здесь даже за день до кончины…

Как видите, у неприметного теперь дома весьма богатая история. Такое в Москве случается часто. Поэтому судить о культурной и исторической ценности здания лишь по запыленному временем фасаду — занятие глупое и бесполезное. Если только вы не чиновник от культуры.

Гостиница прожила недолгую, но яркую жизнь. Затем здесь разместился доходный дом «Новое время». В 1879 году на крыше появилась временная надстройка для ателье фотографа Императорских театров М. Н. Канарского. Однако времянку можно рассмотреть и сегодня, она заметна со стороны дома №2. В 50-х годах XX века на первом этаже дома помещалась «Москнига», на втором – две коммуналки. Затем обосновались мастерские Московского Союза художников, выведенные отсюда в 1999 году. С тех пор выявленный памятник пустует и потихоньку разрушается. И, судя по всему, кому-то мешает…

Еще до выселения художников поступали предложения о сносе дома, чтобы обустроить перед МХТом сомнительной ценности сквер с памятником Станиславскому. А в 1993 году появился инвестконтракт на комплексную реконструкцию и застройку кварталов (по сторонам переулка). Инвесторы менялись (сейчас вроде как тот же МХТ хочет здесь новую сцену, огромную по площади), но сам план оказался необычайно живуч. По замыслу архитектора Павла Андреева, чье отношение к памятникам архитектуры и исторической застройке язык не повернется назвать толерантным: между Камергерским и Георгиевским переулками должен вырасти многофункциональный комплекс с подземной автостоянкой. От гостиницы «Шевалье» остается передний фасад, задний вместе с зимним садом ресторана сносится, двор застраивается, а объем новостройки постепенно повышается до девяти этажей. Попутно уничтожается еще один заявленный на охрану памятник — усадьба Н. П. Маттейсена (включающая строения 1, 2 и 3 дома №1 по Георгиевскому переулку). По ней, кстати, осенью 2010 года была подготовлена отрицательная экспертиза, так что участь ее понятна.