Улица Большая Дмитровка, дома 9 и 11

История этого домовладения в Дмитровском переулке весьма любопытна. В 1823 году здесь был литературный кружок, организованный Раичем, воспитателем детей владельца дома генерала Муравьева. Его посещали Одоевский, Веневитинов и Тютчев. Заходил сюда и Пушкин, но, естественно, не как кружковец — с 1827 по 1831 год тут действовал Английский клуб, членом которого и состоял «солнце русской поэзии». Тут же располагалось издательство журнала «Атеней», в нем Михаил Юрьевич Лермонтов впервые опубликовал свое стихотворение — ныне совершенно позабытую «Весну».

Самый пикантный период жизни бойкого участка пришелся на восьмидесятые годы XIX века. Тогда здесь находился «Салон-де-варьете», одно из знаменитых злачных мест Москвы, в просторечии называемое «Соленый вертеп». В газетах то и дело появлялись сообщения наподобие: «13 февраля на вечере в "Салон-де-варьете" крестьянин Иуда Константинов Немоляев обругал дворянина П-нова и произвел шум».

А в 1910 году произошло событие, о котором судачили несколько лет. В истории были замешаны четверо — директор Барановской мануфактуры Н. М. Журавлев, красавица Оленька Грибова, нефтяной магнат и меценат Н. Л. Тарасов, промышленник и меценат Н. П. Рябушинский.

Господин Журавлев по большому счету ничего особенного собой не представлял. Довольно талантливый юноша, лишь несколько лет как выпущенный из гимназии и уже назначенный в совет директоров одного из крупнейших ткацких производств России. Но, несмотря на солидное по тем временам положение, ничто человеческое не было ему чуждо. Оленька пользовалась в Москве головокружительным успехом. Впрочем, в салон ее допускались лишь избранные господа, отмеченные либо деньгами, либо талантами (а лучше и тем и другим).

Николай Лазаревич Тарасов — представитель до безумия богатого армяно-черкесского рода. И при всем том щеголь, богема, спортсмен и любитель прогресса (имел самый мощный в городе автомобиль). Пользовался английскими духами, название которых держал в тайне. Ежедневно прогуливался по Кузнецкому мосту, а по завершении прогулки в одиночестве сидел в кондитерской Трамбле. Немирович-Данченко писал о нем: «Трудно встретить более законченный тип изящного, привлекательного, в меру скромного и в меру дерзкого денди. Вовсе не подделывается под героев Оскара Уайльда, но заставляет вспомнить о них. Вообще не подделывается ни под какой тип, сам по себе: прост, искренен, мягок, даже нежен, но смел».

Жил же Николай Тарасов не в особняке, как следовало бы, а по-современному, в съемной квартире. Правда, квартира поражала роскошью и обходилась съемщику отнюдь не дешево. Располагалась она в только что отстроенном по проекту архитектора А. Э. Эрихсона доходном доме № 9, с фасадом, отделанным модной плиткой и украшенном масками египетских фараонов. На первом этаже находился знаменитый меховой салон владельца доходного комплекса (включавшего строения под номерами 9 и 11) Н. А. Михайлова, в котором, вероятно, и заказывала свои муфточки Оленька Грибова. Во всяком случае горжетки, палантины и кокетливые шапочки, опушенные мехом от Михайлова, были престижными предметами дамского туалета.

Сам Тарасов занимал целый этаж строения, где проводил досуг за чтением модных романов, занятиями живописью и сочинительством. Господин Тарасов тяготел к благородным искусствам. Писал изящные стихи, подражал модному тогда Верлену, актеру В. Качалову подарил собственноручно сделанный этюд под Коровина. Из множества художников лишь один Бенуа смог разгадать подделку. Но главным увлечением Тарасова оставался театр.

О Рябушинском, пожалуй, много говорить не стоит. И в наши дни о нем написано немало, а тогда об этом сибарите, богаче, любителе всего прекрасного, который иной раз устраивал на своей вилле «Черный лебедь» «афинские ночи с голыми актрисами», знала вся Москва.

Дело же состояло вот в чем. Господин Журавлев прилично проигрался в карты. Обратился к своей возлюбленной Оленьке Грибовой с тем, чтобы та одолжила ему необходимые средства. Угрожал, что иначе застрелится.

У красавицы денег не нашлось, она пошла просить у Николая Тарасова. Тот отказал. Не то чтобы он до беспамятства был влюблен в Грибову… Напротив, увлекался молодой Алисой Коонен, игравшей тогда в «Синей птице» Митиль. И даже протежировал свою подругу на серьезные роли, чем вызывал раздражение Немировича-Данченко, называвшего Коонен «девушкой, которая до сих пор знала только Митиль и автомобиль Тарасова». Но выручить соперника не позволяла честь. А Журавлев и вправду застрелился. Тарасов вместе с Грибовой отправились на панихиду по директору. После чего Оленька Грибова покончила с собой. Стрелялась неумело, попала в больницу, но спасти ее не смогли.

Николай Лазаревич по газетам следил за состоянием Грибовой. И, когда прочитал о ее смерти, накрылся одеялом (чтобы не слышали соседи) и выстрелил себе в висок. Тут же поползли слухи о том, что застрелился еще и Николай Павлович Рябушинский — он тоже был влюблен в Оленьку Грибову. Но тот тихо сидел в Петровском парке, на своей вилле «Черный лебедь», конечно, горевал, но стреляться все же не надумал. Долго еще в Москве говорили об этой трагедии. Никому не был интересен разве что господин Грибов, член торгового дома «Н. Ф. Грибов и Ко», супруг покойной Ольги Грибовой.

Похороны Тарасова стали событием. «Московский листок» сообщал: «К 9 часам утра роскошная квартира покойного в доме Михайлова по Большой Дмитровке, декорированная тропическими растениями и цветами, переполнилась артистами и артистками Художественного и других театров, массой представителей литературно-художественного мира, членами армянских колоний и представителями торговых фирм. На гроб, закрытый дорогим покрывалом из серебряной парчи, была возложена громадной величины гирлянда из хризантем и белых лилий.

К подъезду была подана погребальная колесница с высоким балдахином из серебряного глазета. Все колонны и карнизы балдахина были обвиты в три ряда широкими гирляндами из живых роз, орхидей, лилий, хризантем и других цветов. Подъезд и лестница были усыпаны лавровыми листьями и живыми розами и хризантемами». Ко времени выноса тела публики у дома Михайлова собралось немерено. В 11 часов металлический гроб был закрыт и на руках друзей и знакомых покойного вынесен на улицу. Процессия, сопровождаемая тысячной толпой провожавших и длинной вереницей экипажей, направилась по Кузнецкому мосту и другим улицам в армянскую Крестовоздвиженскую церковь. Впрочем, со временем эта история все же забылась.